— Мне опять нужна твоя помощь, — сказал он в очередной раз, глядя своими несчастными, нахальными, самодовольными и тоскливыми глазами, и Пеппер в очередной раз поморщилась, но согласилась. Каждые несколько месяцев, его реактор приходилось менять регулярно, и за все это время чертов Тони Старк не удосужился собрать для этих целей подходящий механизм. Он предпочитал мучить свою помощницу. «У тебя чудесная маленькая ручка» — говорил он таким тоном, которым могла бы разговаривать голодная, но хорошо воспитанная собака, видящая особо аппетитную косточку. Пеппер не обольщалась — Тони не был хорошо воспитан даже до уровня собаки. Его просто заводило это. Да, совершенно точно — он возбуждался в тот момент, как реактор с противным чпоком выходил из его тела, и засевшие в плоти осколки снимались с насиженных мест, по широким кровяным каналам устремляясь к сердцу. В первый раз она не заметила, потому что, извините, оно... воняло. Эта штука внутри, там было очень много липкой дурно пахнущей пакости, у Пеппер тряслись руки от страха, а Тони не добавлял уверенности, дергаясь и вопя каждый раз, как она неловко поворачивала кисть в этой омерзительной жиже…
Во второй раз было проще. Там было чисто. Она понятия не имела, почему, и решила не спрашивать — чисто и хорошо. Нужно было всего-то засунуть внутрь какую-то маленькую штучку, а потом поставить реактор на место. Проще простого, ей даже не пришлось особо нервничать. И вот тогда она заметила. И Тони заметил, что она заметила.
— Это не из-за… — начал он фальшиво и неубедительно, и Пеппер сразу же его перебила:
— Конечно.
— Это естественная реакция организма.
— Куда уж естественней.
Она развернулась, чтобы выйти, и Тони сказал ей в спину.
— Спасибо.
И она едва не споткнулась, потому что на этот раз его голос звучал настолько искренне, что Пеппер захотелось обернуться и убедиться, что эта маленькая штучка, всунутая в мистера Старка, не испепелила ее босса на месте, подсунув вместо него незнакомца. Тони всегда был своеобразным человеком, но менять его на кого-то другого ей бы точно не хотелось.
Впрочем, никаких видимых изменений в поведении Тони Старка не произошло, и через пару месяцев он с точно таким же фальшивым щенячьим взглядом просил ее о помощи. И снова все повторилось, только на этот раз Пеппер уже не могла удержаться и хихикала во время операции, как школьница, изо всех сил стараясь не смотреть боссу ниже пояса. Босс был непривычно смущен. В конце концов ей это даже стало почти нравиться. Немногие видели смущенного Тони Старка. Единицы пользуются сомнительной привилегией копаться у него во внутренностях. И уж точно никому он не говорил того, о чем рассказал ей, Вирджинии Пеппер Поттс.
— Ты никогда не спрашивала, что это за прибор, — сказал Тони в этот раз, вертя в пальцах очередную маленькую черную штучку, вместо того, чтобы развалиться полуголым в кресле и смотреть на Пеппер, тяжело дыша и двигая бровями.
— Полагаю, какая-то часть твоего невечного двигателя? — пожала плечами Пеппер, забирая у него штучку и деловито вывинчивая реактор. Тони глубоко вздохнул, откидывая голову, и прикрыл глаза. Чем дальше, тем более неловкими становились эти сеансы. Пеппер, конечно, была взрослой, достаточно опытной и вполне уверенной в себе женщиной, но, согласитесь, засовывать пальцы в другого человека и при этом видеть, как набухают вены на его висках, как по шее скользит капля пота, слышать, как сбивается его дыхание, чувствовать, как он вздрагивает от вторжения, — это… несколько интимно. Более чем интимно, если посмотреть, как натягиваются у него при этом брюки в паху.
— Так что же это такое? — спросила она подрагивающим слегка голосом — просто чтобы замять неловкость. Тони сглотнул и распахнул горячие глаза, и тут же улыбнулся, механически растягивая губы.
— Это… Знаешь, Пеппер, это такая штука, — он быстро поднялся, вкручивая реактор на место, потянулся было за рубашкой, а потом замер с опущенной головой.
— Это такая штука, — повторил он задумчиво и протянул левую руку Пеппер.
— Что видишь? — спросил он требовательно.
Та пожала плечами, невольно улыбаясь.
— Миллионера?
— Чушь. Ты же знаешь, на таймере нельзя держать больше девяти тысяч девятьсот девяносто девяти лет.
— Да, но… — со смехом начала Пеппер, но осеклась, во все глаза глядя на таймер Старка. Судорожно сглотнула и подняла взгляд на непривычно серьезное лицо босса.
— Тут десять тысяч, — сказала она жалобно. — Что это...
— Смотри, — все так же серьезно и тихо потребовал Тони, он нахмурился, сжимая пальцы в кулак и разжимая, и… Пеппер не могла поверить глазам. Зеленые цифры на таймере внезапно замерли, а потом, потом понеслись со страшной скоростью — месяцы, годы, тысячелетия — выцветая нулями на загорелой коже...
— Стой! — крикнула она, когда на таймере оставалось лишь несколько минут, и цифры в ту же секунду покорно замерли. А потом побежали обратно, превращая дни в недели, недели в месяцы, месяцы в годы, а годы — в тысячелетия…
— Прекрати! — попросила она, чувствуя, что сейчас не выдержит и расплачется от потрясения. Тони быстро накинул рубашку и для надежности застегнул манжету.
— Я понял, как это сделать, когда мне было двадцать три. — сказал он, не глядя на Пеппер. — Ждал до двадцати пяти, пока запустится таймер…
Он шмыгнул носом, глянув искоса на помощницу.
— Ничего не вышло, — сказала та, вздыхая, и Тони кивнул.
— Помехи. Наводки. При наружном расположении передатчика ничего не работало, и когда все это случилось, я подумал…
— Чем ты только думал, Тони Старк, — покачала головой Пеппер.
— Я думал…
— Из-за костюма тебя готовы в любой момент ограбить, но за это… За это тебя просто убьют.
Тони моргнул и снова неестественно и жалко улыбнулся.
— Поэтому я пока не говорил об этом никому, кроме тебя.
— Пока?..
— Вообще никому не говорил.
Пеппер прикрыла глаза, еле сдерживая себя, чтобы не начать кричать на этого тупого, самовлюбленного, гениального, невозможного…
— Я просто подумал, — сказал Тони неожиданно близко, прямо над ухом. — Может быть… ну… Мы можем сделать такую штуку и для тебя. Это круто! Очень забавные ощущения. И всегда есть пара часов на гамбургер. Не пропадешь.
Наверное, это было уже истерикой, но Пеппер не могла больше терпеть и рассмеялась. Тони Старк, безмозглый самоуверенный кретин с миллионом лет на таймере, засмеялся тоже.

Он проводит рядом со своим бывшим лейтенантом несколько дней. Иногда в камеру заходит Айзен и некоторое время молча стоит. Гин спиной чувствует его присутствие и непривычное смущение в его ауре. Ичимару не оборачивается, и Айзен уходит. Дверь в камеру остается открытой. Изуру по-прежнему лежит на кровати, строго вытянувшись, и смотрит прямо перед собой. На его лбу залегли страдальческие морщинки, а волосы теперь отливают серебром. Череда нулей на левом предплечье побледнела и почти незаметна на прозрачной коже. На пятый день Айзен подходит к Ичимару и кладет ладонь на его плечо.
— Его рейацу уже давно иссякла. Его больше нет, Гин. Это только оболочка.
Ичимару оборачивается, и от его улыбки Айзену впервые становится не по себе.
— Я заберу его к себе, Айзен-тайчо, — говорит Ичимару ласково. Айзен медленно кивает. В его глазах Гин видит приговор себе, но это самое последнее, что его сейчас волнует. Он тихо фыркает, чувствуя нотки неподдельного сожаления и досады на себя в рейацу Айзена, поднимается сам и поднимает Киру. Тот, оказывается, вполне способен стоять на ногах. Он даже способен идти, крепко держась за руку Ичимару. Его лицо по-прежнему выражает только легкое недоумение, а глаза, оказывается, совсем выцвели и стали почти белыми. Кажется, Кира ничего не видит, хоть и вглядывается в окружающий мир со старательностью только проснувшегося младенца. Ичимару его отчасти понимает: смотреть здесь не на что. Серый песок, серое небо, серые лица арранкаров, которые чуют, что все идет совсем не так, как положено, не знают, что им делать, и потому держатся поодаль, хмуро наблюдая, как Ичимару ведет за руку своего бывшего лейтенанта.
Гин снимает ставший ненужным ошейник и отдает его Айзену, все так же неестественно улыбаясь. Тот снова открывает рот, собираясь что-то сказать, но Ичимару отворачивается, и Айзен сердито разворачивается и идет прочь. Отброшенный ошейник остается лежать на песке.
Гин улыбается. Гин возобновляет путь. Изуру крепко держит его за руку, на его лице безмятежность.
— Мы сейчас пойдем домой, Изуру, — говорит Ичимару. — Вместе.
Почему-то ему кажется, что это необходимо сказать.
Теперь и Кира улыбается. Его тонкие губы не умеют улыбаться так, как губы Гина. Его улыбка всегда выходит немного грустной.
— Бан… кай… — беззвучно выдыхает Изуру, продолжая улыбаться, и небо за их спинами идет трещинами и разваливается на куски, а Гина начинает трясти от мощного потока рейацу, внезапно вскинувшегося из небытия и закружившегося вокруг них. Они продолжают идти, крепко держась за руки, Гин не прислушивается к раздающемуся позади грохоту и крикам боли, сейчас главное — это удержаться вместе, потому что ярко-зеленый вихрь, танцующий позади них, обвивающийся вокруг, способен разорвать на части. Он и рвет на части — ломает и крушит, вбивает по шею в серую бесплодную почву...
Гин больше не улыбается. Он идет, глядя прямо перед собой, сквозь рушащийся на глазах мир, сминающихся, как пластилиновые комки, холлоу, растертых в кровавую пыль пыль арранкаров. Где-то позади остался Айзен-тайчо, но тут уж ничего не поделаешь — каждый обидевший должен будет извиниться перед разгневанной Вабискэ.
Спустя некоторое количество времени они идут по пятому кварталу Руконгаи, все так же крепко сцепившись ладонями, только у Киры в правой руке занпакто без ножен, который больше некуда пристроить. А по левой, наливаясь живительной зеленью, пульсирует, набирает силу рейацу.
— Как тебе удалось? — задает Гин самый глупый вопрос, который только можно придумать.
Кира снова бесплотно улыбается, глядя в пространство, мерно шагая рядом:
— Капитан должен уметь скрывать свою рейацу… — голос у него хриплый и еле слышный. Гин сглатывает острую мучительную боль в горле и шутливо разводит руками:
— Так ты, значит, занял мое место?.. И Уэко Мундо разрушил. Вот так, я остался безработным…
Изуру впервые останавливается и смотрит прямо в глаза Гину:
— Место лейтенанта в третьем отряде еще не занято, — говорит он и улыбается. И Ичимару Гин улыбается тоже.

Это было одним из самых захватывающих удовольствий от обладания таким необычным питомцем. Его руки. Обычные руки — тонкие легкие кости, темные волоски, перекатывающиеся под смуглой кожей мускулы. Не слишком изящные пальцы — с широкими лунками ногтей, крепкие, с вечными порезами и ссадинами, совершенно не похожие на изысканно вытянутые, белые и нежные пальцы выпускников Академии. Когда он прижимался губами к внутреннему сгибу локтя Рики, слыша, как ровными, сильными толчками бьется его сердце, его переполняли странные, порой, пугающие чувства. Рики был живым, настоящим, из плоти и крови, точно так же, как и остальные петы и фурнитуры в Эос, но вместе с этим он был неожиданно бессмертным, как сам Ясон. По его предплечью не бежал ровный пылающий огонь таймера, отсчитывающего жизнь каждого живого существа на Амой. Рики, его Рики существовал вне системы, вне ограничений. Да, можно сказать, что он родился там, где нет необходимости искусственно ограничивать чужую жизнь — монгрелы и без этого живут недолго. Но в те жаркие и темные секунды, когда Рики выгибался под ним, задыхаясь в экстазе, комкая простыни и хрипло дыша, когда он оборачивался назад, слепо тянулся за поцелуем, за прикосновением, когда он был так тесно и близко, и влажно, и горячо рядом… В эти моменты Ясон не мог удержаться от того, чтобы не провести ладонью по чистой руке своего пета от локтя до запястья. В эти моменты он нелогично и болезненно чувствовал, что они чем-то схожи. Может быть, своим гипотетическим бессмертием. А может — смертностью, так отчетливо ощущавшейся в минуты близости.

— Пять минут, — пробормотал Шерлок, прижимая его к стене. Джон непроизвольно рявкнул, когда холодные твердые пальцы втиснулись под пояс его брюк, бесцеремонно проталкиваясь к обнаженной коже, и только через несколько секунд до него дошло.
— Пять минут? — возмутился он, отталкивая Шерлока от себя. — Ты не можешь подождать до вечера?
Шерлок раздраженно вздохнул.
— Я не отниму у тебя больше пяти минут, — сказал он нетерпеливо. — Необязательно ждать до вечера.
— Да что у тебя за привычка… — начал было Джон, но Шерлок только фыркнул, закатив глаза, и притиснул его снова, подавляя сопротивление в корне. Он действовал быстро и точно, в несколько секунд избавив жертву от ремня и вбив колено между ослабевших от такого напора ног. Они не целовались, а может и целовались, но Джону казалось, что каждый конкретный миг из этих сумбурных пяти минут он видел перед собой сосредоточенные, со сжавшимися в точку зрачками глаза Шерлока. Как можно целоваться с человеком, у которого такие глаза?... Впрочем, очень быстро он потерял нить своих рассуждений. Пальцы Шерлока были уже горячими, они двигались жестко и сильно, ровно так, как Джону нравилось. Он стиснул зубы, сдаваясь и вцепляясь в пиджак Шерлока, в его волосы, пригибая его к себе за шею, чтобы наконец рассмотреть его чертовы глаза поближе…
— Вот так, — услышал Джон, когда рассеялся посторгазменный звон в ушах. — Не трудней, чем отнять у младенца конфету.
— Что? — спросил он, с трудом облизывая запекшиеся до сухой корки губы.
— Время, — сказал Шерлок с недовольным видом. — Ты не слушаешь, что я говорю? Во время оргазма ты не почувствовал, как я у тебя забрал время. То же самое произошло с мистером Маккентайром, просто некоторые не имеют привычки смотреть на таймер по утрам, так что этот болван решил, что его ограбили по дороге на работу, а это была всего-навсего любовница, которая решила рассчитаться с ним за…
— Что? — повторил Джон, мгновенно приходя в себя и резко отталкиваясь от стены.
— Пять минут, — снисходительно ответил Шерлок, показывая свой таймер. — Я же сказал тебе с самого начала.
— Давай обратно, — распорядился Джон. Он деловито схватил Шерлока за руку, и тот спокойно позволил коснуться своего запястья.
— Я возьму десять, — уведомил Джон. — В качестве компенсации морального ущерба… Что?
Шерлок совершенно откровенно ухмылялся.
— Разве оргазм не стоил пяти минут? — спросил он своим особым низким, рокочущим голосом, от которого у Джона, даром что только кончил, по загривку снова побежали мурашки.
— Дешево продаешься, — заметил он, отпихивая от себя Шерлока.
— Это был дешевый трюк. У меня есть в запасе кое-что подороже.
Джон перевел дыхание и решительно застегнул брюки.
— Вечером. Все вечером. Прибереги свои таланты, я как раз сегодня получу пенсию. И больше так не делай, пожалуйста, — добавил он поспешно, и Шерлок тихо рассмеялся. Вид у него был совершенно не раскаявшийся.

Если бы у Доминика Кобба не было проблем, не слишком совместимых с нормальной спокойной жизнью, он бы определенно наслаждался, наблюдая за ними. Но поскольку упомянутый Доминик Кобб и на полчаса глаз сомкнуть не мог, чтобы не встретиться со своей разъяренной благоверной, он наблюдал за эволюциями Артура и Имса безо всякого удовольствия. Кто-то послабее нервами, возможно, уже бы давно вышел из себя и взбесился, глядя на эти сцены из жизни дикой природы, но у Доминика Кобба не только нервы были подобны стальным канатам, у него и способность рационально мыслить и извлекать пользу из любой ерунды была на высоте. Поэтому он не только наблюдал, но и без зазрения совести использовал свои наблюдения к собственной выгоде. Имитаторов мало, имитаторы избалованы, иметь своего собственного имитатора не может позволить себе никто… Никто, кроме Кобба, у которого есть Артур. Имсу нужен Артур. Имс хочет Артура. Имс хочет Артура даже больше, чем времени, и то, что Артур не отвечает ему взаимностью, даже неплохо. Имитаторы — больше актеры, чем мошенники, они любят успех и внимание, и они уходят, как только это внимание получают. А с Артуром Доминик мог быть спокоен: с такого крючка эта рыбка так просто не соскочит, уж Кобб об этом позаботится.
Это было даже забавно, видеть, как Имс, несомненно воображая себя гордым хищником саванны, кружил вокруг Артура, то подбираясь ближе, то отступая, но все никак не решаясь выбрать момент для решительного броска. Временами Кобб не мог сдержать улыбки, глядя, как тонкий, нервный, как олененок, Артур переступает звонкими копытцами и неожиданно оборачивается к Имсу парой острых и довольно опасных рогов. Коббу оставалось только время от времени сталкивать их друг с другом и так же неизбежно разводить в стороны. Эта история казалась вечной… Ровно до того дня, когда Кобб по дороге к себе зашел в номер Артура, чтобы забрать у него один из своих паспортов.
То, что он увидел… Это было даже сложно назвать сексом. Это было какое-то извращенно-чувственное действо: два темных тела сплетались и расплетались, сильные руки вцеплялись одна в другую, соприкасались запястьями, из которых тек зеленый, яркий в полутьме поток времени… Цифры мелькали, бешено сменяя друг друга в такт толчкам, сорванному дыханию и хриплым стонам… Они обменивались временем! Боже милостивый, они обменивались временем во время секса!..
— Артур, — ошеломленно пробормотал Кобб, отступая на шаг и чувствуя, как от увиденного непроизвольно тяжелеет в паху. Имс с совершенно непристойным сытым стоном высунулся из-за артуровой спины и помахал ладонью.
— Привет.
— Имс! — растерянно выдохнул Кобб, во все глаза таращась на Артура. Тот тяжело дышал, насупившись и алея ушами.
— Как это… Я не понимаю, почему…
— Дом, — встрял Имс, — тебе не кажется, что сейчас немного не время для твоих недоумений?
Кобб моргнул, перевел взгляд на Имса, потом обратно на Артура, открыл рот и снова его закрыл, но в конце концов молча вышел. Имс тут же обнял Артура и прижал к себе ближе.
— Почему я чувствую себя как школьник, застуканный мамой за дрочкой? — вздохнул Артур.
— Потому что Кобб заебал? — находчиво предположил Имс. Артур фыркнул и перевернулся у Имса в руках.
— Точно. А мне вовсе не улыбается, чтобы до конца жизни меня заебывал Кобб. Меня есть, кому заебывать.
Имс с сомнением приподнял одну бровь и спросил:
— Я ничего не путаю, это официальное предложение длительных сексуальных отношений?
Артур молча поджал губы, очень выразительно глядя на Имса.
— И романтических? — догадался тот. — И… Постой, ты предлагаешь съехаться?
Артур, так же не произнося ни слова, придвинулся ближе, пристроился поудобней и принялся целовать Имса в шею.
— С ума сойти, — выдохнул Имс. — Дождался на старости лет. Знал бы, что ты такой впечатлительный, раньше бы подстроил, чтоб твоя нянька нас застукала. Лет на десять.
В ту же секунду он вскрикнул от боли — Артур чувствительно вцепился зубами в его горло и крепко сжал ладонь, прижимая запястье к запястью, заставляя время струиться между ними вновь.

…Многого не записал за прошедшие три дня. Наверное, в свете последних событий эти записи уже не так необходимы. Не уверен. Пока не знаю. Я пытался как-то осмыслить произошедшее, но понял, что в ближайшее время мне это вряд ли удастся.
15 июля я переспал с Джеком. Найти врача для Лизы, даже пользуясь базами Торчвуда, оказалось не таким простым делом, как я предполагал изначально… Впрочем, об этом я уже писал. Операция откладывалась и откладывалась, доктор Вискотти постоянно менял даты, Харкнесс уже начал поглядывать на меня с недоумением. Затяни я дольше, это вызвало бы подозрения.
Впрочем, зачем я оправдываюсь перед собой? Я знал, на что иду, когда планировал это. И знал, что рано или поздно мне придется это сделать. Честно говоря, я даже не испытывал особых угрызений совести.
Вечером, когда все разошлись по домам, я задержался в своем офисе, надеясь, что Джек сам поднимется ко мне, притиснет в подсобке и отымеет. Он уже заходил ко мне несколько раз и, как я писал 2 июля, мы целовались и слегка обнимались. Довольно нелепая прелюдия, но нужно соблюдать необходимые условности. В этот день, учитывая общее игривое настроение босса и пару комплиментов, которые я отпустил его прическе и выбранной мной (как всегда) рубашке, я ожидал, что все наконец дойдет до финала. Я подготовился и просто ждал его до 22:30. Когда я понял, что сам он не поднимется, я собрался с духом и сам спустился в хаб.
Джек был в своем кабинете, он разглядывал какие-то старые фотографии, которые быстро убрал, когда я появился. Я заметил, что они были черно-белыми и слегка желтоватыми, выцветшими. Довольно странно хранить фотографии в конфетной жестянке, так делала моя бабушка и я сам, когда был маленьким. Правда, я хранил в коробке вкладыши от жвачек.
Босс выглядел немного непривычно, но я не задумывался о причине — у меня вспотели ладони от волнения и дрожали колени. Я присел на край его стола и попытался завести непринужденную беседу, что всегда мне плохо удавалось, а сейчас не удалось вовсе. В какой-то момент, когда я путался в словах, Джек встал и обнял меня, начал гладить по спине. Я замолчал и зажмурился. Мне казалось, что все пропало, Джек видит мою нервозность, а это сложно списать на сексуальное возбуждение. Но потом он меня поцеловал, а когда целует Джек, сложно не ответить. Я не знаю, в чем тут дело, он что-то говорил о феромонах 51 века, может быть, он использует такой же спрей, что утащил из хаба Харпер. В любом случае, его поцелуи действуют как удар поддых, как и рассказывал Мюррей. Вот только Мюррей был геем, а я до тех пор, как встретился с Харкнессом, не подозревал, что есть сила, которая заставит меня испытывать возбуждение рядом с мужчиной. В любом случае это играло мне на руку, потому что я действительно был возбужден, и Джеку было не заподозрить меня в двойной игре.
Это было невероятно, как попасть в огромный калейдоскоп, в котором кружатся разноцветные стеклянные осколки. У меня плыло перед глазами и не хватало дыханья, я помню, как обнимал его и прижимал ближе, у него очень мягкие волосы и твердые плечи, кажется, он тихо постанывал от моих прикосновений, и от этого я совсем потерял голову. Я коснулся его члена первым. Я будто протрезвел на секунду и отшатнулся от него, но он не сделал ничего, чтобы вернуть меня. Только стоял, прикрыв глаза и тяжело дыша, опустив руки. И что-то было в его позе такое, что толкнуло меня к нему снова. Я долго думал, думал все эти дни, почему я все-таки сделал это. В тот момент у меня не было ни мысли о том, что я должен, что от этого зависит судьба Лизы. Я вообще не думал о Лизе в тот момент. Я просто хотел обнять Джека и ласкать до тех пор, пока он не закричит от счастья в моих руках. Почему-то это казалось очень важным…
Я снова прижался к нему и ласкал его член сквозь брюки, потом расстегнул ширинку и запустил ладонь внутрь. Потом как-то оказалось, что я сижу в его кресле, а он стоит передо мной на коленях.
Я очень мало помню. Помню только, что мне было хорошо, что потом Джек некоторое время сидел на полу и прижимался щекой к моему бедру, гладил меня по ноге. Я чувствовал себя совершенно опустошенным и пытался заставить себя испытать отвращение к тому, что только что произошло. К прикосновениям Джека, к его горячей влажной коже, прижимающейся ко мне, к его дыханию. Вместо этого я чувствовал себя умиротворенно, наверное, впервые с тех пор, как с Лизой произошло несчастье.
Потом мы по очереди сходили в душ, и я поехал домой. Отупение не отпускало меня до тех самых пор, пока я не упал в свою кровать.
Потом мне было плохо. На следующий день я, наплевав на то, что подумает Джек, позвонил в хаб и сказался больным. Весь день я лежал на кровати и пытался понять, что произошло, и что я по отношению ко всему этому чувствую. А вечером пришел Джек, сначала я не хотел его впускать, но подумал, что веду себя глупо, будто изнасилованная девица. Джек с порога начал делиться новостями, а я сидел и тупо кивал, не вслушиваясь в его слова. В этот момент я ненавидел себя так, что перед глазами темнело.
А потом мы оказались в постели. Я не буду описывать то, что произошло, не думаю, что я когда-нибудь смогу это забыть. После секса я сразу же заснул, а когда проснулся, была ночь, а Джека уже не было.
Сегодня я пошел на работу. Джек весь день не выходил из своего кабинета, а я не заходил к нему. В обед я принес всем пирогов из ближайшей булочной и кофе. Нужно будет купить кофе-машину, кофе из булочной с каждым днем мне нравится все меньше.
Гвен активно пытается стать частью команды и ведет себя достаточно панибратски. Впрочем, это не раздражает в отличие от вечного пренебрежения Харпера.
Не могу заставить себя спуститься к Лизе.
Не могу выкинуть из головы то, что узнал о Джеке.
У него нет таймера. Просто обычная гладкая кожа на левом предплечье.
Страшно представить, что это может значить.

Соломенная подстилка пропахла мочой и гнилью, они наверняка держали здесь какого-то доходягу, может, несчастный и сдох тут, пытаясь поймать хоть крысу, хоть муху, гремя цепями, плача и впиваясь в собственные пальцы от нестерпимых резей в желудке. Такова была Голодная башня короля Филиппа, где жажду позволяли утолять лишь соленой водой и не запрещали поедать самого себя. Но Румпильштильцхен не чувствовал жажды, клокочущая внутри черная магия поддерживала его. Хода наружу ей не было, король Филипп оказался предусмотрителен.
Но сегодня решетки наконец отопрут. Румпельштильцхен гаденько захихикал и принялся потирать обглоданные пальцы — в запекшихся мясных сгустках, кое-где уже подгнивающие. Зарастут, мясо и кожа всегда нарастают.
Двери со скрежетом отворили. Массивные стражи загнали его в угол, как крысу, пока он причитал: «Ай-ай, что вы делаете, больно, больно!», сунули руки и голову в колодки, как будто мало было им кандалов, и без того превративших кожу запястий и лодыжек в красную карнавальную мишуру. А потом подняли и поволокли из Голодной башни.
— Я же сказал, что согласен, — выкрикивал Румпельштильцхен. — Зачем этот нарядный воротник, а? Я могу идти и сам, хватит меня пихать!
Его не слушали.
Король Филипп ждал его в садике, который поддерживала в порядке его женушка, сладенькая королева Мишель. Все верно, решил про себя Румпельштильцхен, в закрытом помещении его бы с ног сбило от вони заключенного. Он изобразил учтивый поклон, хоть это было и нелегко.
— Я принял ваше любезное предложение, Ваше Величество. Не стоило так уговаривать! Можно было обойтись исключительно пытками.
— Ты спасешь мою дочь? — не оборачиваясь, спросил Филипп. Спина у него была ровная-ровная, а он все равно казался сломленным, в отличие от пригнувшегося к самой земле колдуна.
— И ее. И вас. И все ваше королевство, — промурлыкал Румпельштильцхен. Король резко обернулся.
— Что ты имеешь в виду?
— О, не стоит так нервничать... Хотя нет, стоит. Потому что то заклятье, которое, одно в целом свете, поднимет на ноги вашу дочь, требует некоторых... жертв.
— Ты хочешь получить мое королевство?!
— Да нет же, нет! Ваше королевство останется при вас. И ваши сокровища, и ваши крестьяне. А ваша дочь встанет на ноги и будет бегать так резво, что вы сами удивитесь! Просто для этого вам придется покинуть наш мир...
— Умереть? — свел брови король.
— Ну что за глупости, нет! Просто заклятье лишит здешний мир магии, все будет совсем другим. Но в этом мире принцесса Сильвия будет здорова и способна ходить! Разве не этого вы желали?
— А что ты попросишь взамен?
— Немного... времени, — оскалился Румпельштильцхен. — Чтобы убраться отсюда... Подпишите контракт, Ваше Величество.

Принцесса Сильвия лежала в своей спальне, бледная и неподвижная. Будто зачарованная, но колдовство и чары были тут не при чем. Принцесса больна, и этот недуг в здешних краях не брались лечить даже опытные лекари и маги. А головы тех, что брались, украшали замковую стену. Король Филипп был миролюбивейшим из правителей, но не когда дело касалось его дочурки.
Румпельштильцхен вошел, звеня цепями. Мишель тихо прикрыла дверь и остановилась у изголовья кровати. Юная принцесса, что провела во сне почти двадцать пять лет своей жизни, конечно же, осталась недвижимой. Интересно, приставленные к Сильвии доктора трахали спящую? Грудь у нее аппетитная, а внутри, несмотря на летаргию, наверняка жарко и влажно.
— Так чего же вы просите, королева? — спросил Румпельштильцхен шепотом, быстро облизываясь алым языком.
— В том, новом мире... куда мы переместимся... — тихо начала Мишель. — Пообещайте мне, что там... что она не постареет и не умрет.
Румпельштильцхен склонился над рыжей макушкой принцессы, обнюхивая ее, прижался ухом к груди. Мишель ахнула, но не стала ему мешать.
— Будет тяжело, — произнес наконец колдун. — Но! — и он воздел кверху сгрызенный до кости, кривой когтистый палец. — Я обещаю вам, королева, она не умрет и не состарится. Никогда.

Выезжая из замка, он чуть было не запел от счастья. Сытый конь резво бежал прочь от Голодной башни, и маг подпрыгивал в седле, то и дело норовя, как ярмарочный шут, пересесть задом наперед. Во дворце король Филипп грел в ладонях склянку с очень темной жидкостью, в маслянистой глубине которой вспыхивали зеленые искры. И Румпельштильцхену очень хотелось быть подальше отсюда, когда он решится использовать эликсир.
У самых границ королевства он заметил крошечную хижину, рядом с которой красивая женщина стирала белье, а молодой, коротко стриженый парень дробил камни. Догадавшись, что это мать и сын, маг подмигнул обоим.
— Хотел бы сказать вам, что вот-вот все изменится, но ничего не изменится, поселяне! — прокричал он громко и насмешливо. — Хотя вот ты, мужлан, сможешь жениться на принцессе! Но это было суждено тебе и здесь!
Крестьяне согнулись в поклоне, пока он продолжал паясничать.
— Все будет, как раньше, ничего не изменится!
Он бросил взгляд на голубоглазого стражника со шрамом на щеке, который провожал его до пограничного столба, и усмехнулся во весь рот.
— И для тебя тоже, служивый, для тебя — тоже.

Филипп Вайз с величайшей осторожностью открыл флакон, и черно-зеленое, душное облако вырвалось оттуда, охватывая каждого мягким саваном. А вскоре накрыло замок

У ангелов нет часов, ибо они бессмертны. Но у их весселей есть, и сила Кастиэля заставляет таймер Джимми Новака сходить с ума.
Пару дней назад цифры подмигивали, как рождественская гирлянда, разве что мелодия Jingle Bells из ангела не звучала.
Вчера плавно сменялись от 9999:52:6:23:59:59 до нуля, так что у Дина начала кружиться голова.
А сегодня пошли радужными пятнами.
— Поддерживаешь активистов ILGA? — поинтересовался Дин, наблюдая, как ангел в очередной раз завис над своей обнаженной рукой, с любопытством вглядываясь в цифры. Увлеченность Кастиэля мелочами человеческой жизни порой граничила с аутизмом.
— А? — спросил тот, медленно возвращаясь в реальность.
— За права геев и лесбиянок бороться, говорю, собрался? Тогда стоит повязать радужный шарф и выйти с транспарантом «Ангелы любят друг друга» и крошечной припиской «в жопу» где-нибудь в углу.
— Ангелы не делают этого со своими собратьями, — глубокомысленно изрек Кас.
Дин обернулся. Руки у него были по локоть в мыльной пене, потому что Бобби приспичило смывать со стены и пола следы крови очередной сверхъестественной твари. Таймер ровно светился зеленым.
— Так значит, про то, как это происходит, ты все же знаешь.
— Я смотрел твои кассеты, — сознался Кас без малейшего раскаяния в голосе. Проще говоря, совершенно без эмоций.
Дин поперхнулся.
— Те, что под кроватью?
— И в ящике с инструментами — тоже. У вас, людей, странные и очень утомительные способы снять напряжение.
— Это делается не чтобы снять... Утомительные? Ты знаешь способ получше?
— Человеческое тело несовершенно, — сказал Кастиэль, поднимаясь. А затем Дин шлепнулся прямо в расплескавшийся мыльный раствор, потому что Кас попытался зажать его у стены. Для Дина это стало полной неожиданностью. А еще большей — то, что ангел всем весом навалился на него сверху, тоже, очевидно, поскользнувшись... Локти, отбитые при падении, защипало от мыла, но тяжесть Каса была охуенно приятна, такой он был теплый, живой... Дин обхватил его бока коленями и поскорее, пока не передумал, поцеловал. Рот Каса оказался сухим и горячим, будто он был болен и страдал от жара, а слюна горчила полынью.
Кроме того, у Каса встал. И Дин, не пытаясь хоть в чем-то отдать себе отчет, принялся расстегивать его джинсы.
— Может, это для вас, крылатых, и утомительно, — ворчал он, задыхаясь, — но твоему телу это нравится... Вот так, давай.
Мягкий, еще не полностью эрегированный член Каса ткнулся Дину в бедро, и тот, обхватив ангела за талию, попытался ему подрочить. Кастиэль запрокинул голову, приоткрыв мокрые от поцелуев губы. А потом положил ладонь на макушку Дину, и у того чуть сердце не разорвалось от внезапно нахлынувшей нежности.
— Кас... глупый... — он схватил руку, след которой был впечатан в его кожу, и прижался губами к ладони.
А затем понял: пора, и потянул ангела на себя. Человеческое тело должно было среагировать. И оно подчинилось.
Дин не трахался с мужиками со школы, и проникновение вышло не особенно приятным. Зато дальше он уже только рычал и подмахивал, и путал пальцами жесткие волосы Кастиэля. А тот ни на секунду не закрывал глаз, и Дин, глядя в них, совершенно растворялся в нем. В небе. В солнце.
Кончили они одновременно, и Дин чуть не умер еще раз за полчаса, сообразив, что его только что трахнул ангел господень.
— Ну... как? — спросил он у Каса. — С собратьями у вас такого не бывало, верно?
— В-верно... — заметил тот, тоже слегка прибалдевший. — Ангелы бесполы.
— То есть у вас, как в «Догме»? Хотя нет, лучше тебе этот фильм не видеть...
Кастиэль кивнул и снова уставился на свои ЛГБТ-часы, радостно переливающиеся всеми цветами радуги.
— Вообще-то, — начал он, — я хотел показать совершенно не это.
Он возложил ладонь на лоб Дину, и у того в мозгу с новой силой вспыхнуло солнце.
— Вот так снимать напряжение менее трудоемко... Но твой способ мне тоже понравился. В нем больше интимности.
«Интимность, ну надо же, — подумал Дин перед тем, как отключиться. — Вот бля!»

— Ничего, парень, — пробормотал он, пристраивая Клауда поудобней у ствола дерева. — Скоро доберемся до Мидгара, и эта меланхолия с тебя живо спадет. Первым делом отведу тебя в одно местечко, там такие девчонки — мертвого поднимут… А ты ж у нас — ого-го! Да? Найдем тебе подружку…
Зак осторожно закатал ему рукав и не смог удержаться от вздоха: цифры на таймере Клауда горели ровно, замерев, вероятно, еще в тот момент, когда ополоумевший Сефирот проткнул парня насквозь… Черт возьми! На самом деле Зак надеялся, что стоит увезти Клауда из лабораторий Ходжо, как все постепенно вернется на круги своя, жизнь понемногу разгонится в жилах его друга и заструится веселым зеленым светом. Но прошло уже несколько дней, а Клауд все так и оставался — не живым и не мертвым. С застывшим таймером. С бурлящей внутри, выжигающей энергией Мако. И не смотря на весь свой показной оптимизм Зак совсем не был уверен, что был прав, забирая Клауда с собой, когда решил бежать. Там ему могли помочь. Если, конечно, этот живодер Ходжо хотел ему помогать, а не просто нашел любопытный вечно живой экземпляр для своих чудовищных опытов…
Зак помнил, каково это — когда Мако бушует внутри. Когда тебя, дрожащего и слабого, накачивают под завязку и оставляют в тесной стальной камере — часы и часы мучений, иссушающей жажды, выворачивающихся в агонии суставов. Часы и дни, когда Мако пробивает себе путь в каждой вене, в каждом сосуде, в каждом капилляре. Выгрызает изнутри, как запущенный во вспоротые кишки хорек. Сводит с ума от боли в перестраивающемся теле, от призрачных голосов в меняющемся сознании… Когда сутками не прекращается рвота, и отравленный организм уже не знает, что из себя исторгнуть, и, кажется, переваривает и выплескивает наружу ошметья внутренностей… Зак помнил. И как на исходе первой недели трансформации готов был плюнуть на все и отказаться от мечты стать Солджером. И как на десятый день переполненный жизнью таймер лопнул, обливая зеленью вспоротую кожу. И как через месяц Ходжо с довольной улыбкой наконец подписал его бумаги и пожелал достойной службы. И как… как Зак первый раз встретился с Сефиротом. Человеком, в глазах которого Мако бушевала вечно.
Да, он мог понять, почему генерал в конце концов свихнулся. Но как же он боялся и не хотел, чтобы что-то подобное случилось с Клаудом! Наивным деревенским парнишкой, который, как и Зак, мечтал. И которого его мечта довела до вот этого всего — фактически смерти от руки кумира, жестоких экспериментов, сумбурного побега и отсутствия какой-либо внятной надежды на дальнейшую нормальную жизнь…
— А знаешь, какая у меня в Мидгаре подруга? — весело спросил Зак, усаживаясь рядом и пихая Клауда коленом. — Ты бы видал ее фигуру. Девочка — пальчики оближешь.
Он рассмеялся и искоса глянул на друга. И на какую-то секунду ему показалось, что Клауд тоже улыбнулся в ответ. А, может, по его лицу просто скользнула тень от качнувшихся ветвей. Но Заку очень хотелось верить в первое.

Он опустил голову и прогнулся, дрожа. Мягкая ладонь обнимала его за талию, один палец был уже внутри, поглаживая и разминая напряженную мышцу. Возбуждение держало как в тисках, в паху покалывало и сладко ныло. Он попытался двинуться, погружая в себя дразнящий палец, но рука, неожиданно ставшая жесткой, рывком вернула его в исходное положение
— Я хочу... — пробормотал он, умирая от желания и стыда, наклоняя голову еще ниже, так, чтобы черные пряди заплескались по подушке, щекоча скулы и прикрывая горящее лицо.
Мучитель медово рассмеялся, и он ощутил дыхание на свое пояснице, шепот, от которого кожа покрылась мурашками, а руки неожиданно ослабели:
— Свой снитч еще нужно заслужить, ловец...
Северус Снейп дернулся и резко выдохнул, часто моргая, шаря взглядом по черному потолку. Сон... Опять. Черт бы его побрал!
Он несколько раз глубоко вздохнул, облизнул губы, прикрывая глаза. В паху ныло — и наяву. Отвратительно. Снейп с неудовольствием взглянул на вздыбившийся на одеяле бугор. Приходилось выбирать — или вставать и тащиться под холодный душ, или придется менять постельное белье. Идти в ванную не было ни сил, ни желания... Снейп покусал губы, раздумывая. Четвертый час... если заснуть прямо сейчас...
Он почти было провалился в вязкую пелену утренней дремы, почти было расслабился и провалился в теплый и ароматный чан сливочной тянучки, тесной, мягкой, отдающей ванилью и чем-то еще неуловимо домашним... Как вдруг прямо перед глазами мелькнула золотая искра, издевательски мотнула острыми крылышками, его вытолкнуло из ласковых и липких объятий, вздернуло ввысь ... И вот уже ветер бьет в уши, ручка метлы удобно и приятно легла между ягодицами, и на особо резких поворотах врезается глубже... глубже... Он уже задыхается, глаза слезятся в безуспешной попытке не выпустить из виду вертлявый золотой шарик... И тот же голос с гадкой и притягательной интонацией шепчет в самое ухо:
— Свой снитч... еще надо заслужить... ловец...
Глухо чертыхаясь, Снеп сполз с кровати и босиком пошлепал по каменным плитам в ванную.
— Черт знает, что… — пробормотал он сварливо, щурясь и разглядывая свое помятое лицо в зеркале, Плеснул холодной водой в глаза и передернулся. Отвратительно. А вот такие сны — еще отвратительней. Что это все значит? Содомские фантазии на старости лет или… Он вскрикнул от неожиданности, вцепляясь в раковину и сгибаясь от полоснувшего холода — от левого запястья к сердцу.
— Ты готов?.. — прошелестело внутри, в болезненной багровой черноте за глазами. — Ты готов заслужить свою награду?.. Ты готов служить?..
Дрожа от потрясения и холода, хватая ртом воздух, почему-то не желающий проходить дальше трахеи, профессор Снейп с ужасом смотрел, как по его левому предплечью расползается, сминая зеленые цифры, угольно-черная метка. Вот ее черные хвосты обвились вокруг семидесяти трех лет, вот пощекотали три месяца. А вот — перерезали разделитель между минутами и секундами и замерли, издевательски пульсируя. Тридцать две. Двадцать девять. Двадцать семь. Снейп чувствовал, как холод подбирается совсем близко к сердцу, сковывая и обжигая. Пятнадцать. Тринадцать.
— Ты готов служить? — издевательски шепнуло черное и кровавое. — Ты готов?..
Пять. Три. Две.
— Да, — неслышно выдохнул Северус, и, чуть помедлив, заставив его еще раз облиться холодным потом, чернильные щупальца отступили, впитались, убрались обратно под кожу. Сидя на холодном полу ванной, глядя на ровно мерцающий таймер, Северус Снейп впервые за много лет ненавидел и презирал себя так сильно, что на глаза наворачивались злые слезы.

В дверь поскреблись тихонько, деликатно, в замершем от какого-то нехорошего предчувствия коридоре мотеля стук этот прозвучал почти зловеще. Сильвия сладко спала, свернувшись клубочком на самом краю постели, и Уилл вдруг подумал, что она не шевелится и уже давно не меняет позу. С того самого момента, как он проснулся от ощущения давящего присутствия чего-то нечеловеческого. Потому что тот, кто хотел войти, никак не мог быть здесь, никакие законы природы, физики, мироздания не позволяли этого.
Пот крупными каплями заструился по голой груди. Уилл взмок, как после бега, и одновременно его трясло от холода. Он тронул Сильвию за плечо, но девушка не проснулась.
Стук повторился.
Можно было закутаться в одеяло, считать до миллиона и надеяться, что посетитель уйдет. Именно поэтому Уилл поднялся, накинул рубашку и, стараясь двигаться плавно, неслышно, подошел к двери. Ручка была ледяной.
— Кто здесь? — спросил он тихо.
— Это я, щенок, — откликнулись из-за двери.
Низкий голос мертвого два дня и десять часов Раймонда Леона Уилл не спутал бы ни с чьим другим.
Он глубоко вдохнул и отодвинул замок. Леон смотрел на него снизу вверх, чуть наклонив голову, и выглядел почти так же, как на приеме у Вайзов, только под плащом, кроме форменного жилета у него был надет черный, сильно растянутый свитер, а лицо казалось землистым и неживым.
Однако от него не пахло почвой или формалином. Собственно говоря, от него не пахло ничем.
— Привет, Уилл, — сказал он глухо, и от запоздалого ужаса Саласа едва не стошнило прямо на гостиничный коврик. Он без сил прислонился к косяку, глядя в помутневшие глаза стража с чуть растянутым по вертикали зрачком.
— Привет, Леон, — услышал он свой собственный голос. — Зачем ты вернулся?
Страж медленно поднял руки и коснулся его висков. Холодное, одеревенелое объятие, от которого сердце Уилла забилось чуть медленнее, а время, кажется, замерло.
— Я ведь должен тебе четыре часа, — прошептал он, и их губы почти соприкоснулись. Дыхания на своих Уилл не почувствовал, только легкий трупный запах, даже скорее тень запаха.
— Те четыре часа, что ты дал мне, — говорил тем временем страж. — Ты попросил меня вернуть их, и когда-нибудь я их верну, обещаю. А пока, щенок, я буду с тобой.
Осторожные пальцы поглаживали виски Уилла, а потом бескровные губы, мягкие, как желе, прижались к его губам, и холодный язык скользнул в его рот. Словно парализованный, Салас мог только подчиняться движениям небольших рук Леона и его холодных губ. Это было как целоваться с трупом. Это было как трахать собственную мать. И ничего еще в своей жизни Уилл не хотел так сильно.
— Там очень холодно, — пробормотал мертвый страж, отрываясь от него ненадолго. Ладони легли Уиллу на пресс, и тот задрожал, уже не понимая, от страха это или от возбуждения. — Мне нужно согреться. Согрей меня.
И, прижав Леона к стене своим весом, целуя его в ответ, Уилл подумал вдруг, что следом за стражем однажды придет и встанет у кровати мать. Отец протянет ему руку с вереницей нулей, словно для поединка. Борел, измазанный рвотой, затарабанит в дверь. Фортис сядет на грудь и накроет подушкой его лицо. И все они будут просить: согрей нас, согрей. Нам холодно там, Уилл.
Его затрясло, и от отстранился поспешно, но, кажется, страж ничуть не обиделся.
— Спасибо, щенок, спасибо, — прошептал он.
— Почему «щенок»? — спросил у него Уилл.
— А... ты ведь не знал. Конечно. Я забыл. У меня ведь все путается в голове, Уилл. Так я когда-то называл твоего отца. Он был младше, и всегда ходил за мной, как щенок. Славный мальчишка. Ты очень на него похож.
Страж обернулся и погладил его по щеке.
— Он был бы рад, что я с тобой и не брошу тебя в беде.
— Ты ведь убил его... — осторожно начал Уилл.
— Мы оба мертвы, — улыбнулся Леон. — Это в некотором роде примиряет со всеми обидами.

Об этом старались не говорить вслух, но каждый лесной знал и так — однажды этот момент придет, и будет неважно, сколько у тебя осталось времени. Организм просто перестанет сопротивляться, и внутренние органы начнут отказывать один за другим. Это быстро, это почти всегда происходит очень быстро. Редко кто мучается больше пары суток. Если повезет, и будет времени на дозу, можно отбыть на Вольную Охоту даже с радостью…
Крису повезло. Ему только что исполнилось двадцать пять, всего неделю назад, и на таймере еще оставалось восемь дней. Остальной год ушел за долги и двадцать две дозы. Трижды в день, ему нужно было часто, чаще, чем он мог себе позволить. Врачи в муниципальной клинике врали, что физиологической зависимости у него быть не может, нужно просто взять себя в руки и бросить, пока идеально отрегулированная генетиками система еще в состоянии регулярно вычищать из организма так же регулярно заливаемую в него отраву. Дураки. При чем тут зависимость? При чем тут вообще хоть какая-то физиология? Кто в своем уме сам захочет отказаться от Охоты?..
То, что это случится сегодня, Крис понял, как только проснулся утром. Болела поясница, во рту было сухо, на грудь давило так, что даже дышать удавалось с трудом. Он еле сполз с продавленной койки, чтобы дойти до туалета и убедиться — да, началось. Почти всегда первыми выходили из строя почки. Об этом тоже никто не говорил вслух, но все знали, что если с утра лесному не удалось помочиться, до вечера он вряд ли доживет.
Он даже был рад, серьезно. Время было на исходе, и Крис знал свое малодушие: он бы попытался занять, продать что-то из остатков мебели, может быть, даже решился ограбить кого-то из девчонок, работавших неподалеку на швейной фабрике. Просил бы, унижался и был готов на все, что угодно. Лишь бы получить свои три дозы в день. Свой заветный пропуск на Вольную Охоту. А так… все получилось правильно. Верно. Ровно так, как надо.
Первый прием он пропустил — оставалось всего на один раз, это займет не меньше трех часов, а через три часа Крис будет еще жив, но вряд ли способен достать еще одну дозу для продолжения. Поэтому, придерживаясь рукой за стену, он выбрался на улицу. Вдохнуть удавалось через раз, давило и опухало горло, руки; было такое ощущение, будто легкие до сих пор конечности налились свинцом. Крис упорно брел, подтягивая отяжелевшие ноги, цепляясь пальцами за стены, морщась от серого утреннего солнца.
Через пару кварталов сил у него не осталось совсем. До места, где торговал обычно Эрик, было еще не меньше километра — в его сегодняшнем состоянии это означало не меньше часа. Час он не выдержит. Не выдержит…
Может быть, если бы не звенело так отчаянно в ушах, если бы не застилала глаза мутная подрагивающая пелена, он бы попытался. Но по всему выходило, что ждать ему осталось совсем недолго.
Неловко оглянувшись по сторонам, Крис зашел в ближайший подъезд и обессилено присел в темноте под лестницей. Если повезет, до самого конца его никто тут не заметит. Крису вообще везет. Он везунчик. Он даже дозу с собой взял — золотистую прозрачную капсулу, пахнущую цветочной пыльцой и медом. Его пропуск на Вольную Охоту. Его билет в Стоакровый лес...
Слабо улыбаясь, Крис раскусил капсулу и блаженно прикрыл глаза, откидываясь на стену. Медовая сладость поплыла по языку и небу, мягко оглушая…
— Здравствуй, Кристофер Робин, — сказал Пух. — Ты надолго вернулся в этот раз?
Крис оглянулся по сторонам. Они все стояли здесь, вокруг него. Будто бы ждали его, не расходясь с тех самых пор, как они виделись в последний раз.
— Надолго, — сказал он, и Пятачок счастливо вздохнул, а Тигра подпрыгнул и перевернулся в воздухе.
— Навсегда, — добавил Крис, улыбаясь, — Я вернулся навсегда.